Сайт Александра Лазарева-мл. Сайт Александра Лазарева-мл.


Ирония судьбы, или с легкой парой
Александр Лазарев: “Мы с Немоляевой живем как кошка с собакой — только искры летят”
Московский Комсомолец, 9 января 2008г.

Природа одарила его обильно. Рост под два метра, орлиный взгляд из-под косматых бровей, зычный голос. И широкая добродушная улыбка. 
Один театр на всю жизнь, одна жена. Символ Маяковки, образцово-показательный муж, отец, дедушка. Положителен как ни крути: анфас и в профиль. Но только сам актер знает, чего стоит ему столь благообразный имидж. 
Были ли Лазарев и Немоляева на грани развода? Сколько раз актер собирался уйти из театра Маяковского? Безгранично ли ангельское терпение Александра Сергеевича? И что нужно сделать, чтобы довести его до бешенства? Об этом и о многом другом в канун 70-летия Александр Лазарев поведал “МК”. 


— Александр Сергеевич, родились вы 3 января, следовательно, вам можно только посочувствовать? 

— Ну почему? Друзья, знакомые знают, что у меня третьего день рождения, и они готовы прийти и поздравить меня именно в этот день.

— Но такая нагрузка на печень. 

— Да-да. (Смеется.) Ну ничего, все слава богу. Было бы здоровье. А когда выпить за него — третьего, первого, да какого угодно числа...

— Никогда не пропускали свой день рождения? По причинам, так сказать, некондиции. 

— Нет, ну третьего числа — это нормально уже, первого-второго людям тяжко. Вообще, кто как рассчитывает свой отдых: на неделю или на день-два.

— А поскольку актеры у нас народ пьющий... 

— А шахтеры у нас непьющие? А шоферы у нас непьющие? А кто вообще у нас непьющий? Встаньте в очередь — ну сейчас очередей нет, но в свое время сколько вы видели актеров? Или ни одного, или один случайно затесался. А остальные кто?

— У актеров, наверное, очереди другие. 

— Да ну что вы! Большинство как раз ходит с авоськами в магазины. Вот у нас театр, труппа. Ну есть машины у людей, у молодых даже. Но это не значит, что, скажем, этот актер или эта актриса очень благополучно существует. Со-овсем ничего не значит! А если и есть счастливые исключения, то зарабатывается это каторжным трудом.


“То, что имею — машину, квартиру, дачу, — все я заработал” 


— Вам, скажете, ничего с неба не падало? 

— То, что имею — квартиру, машину, дачу, — все я заработал. А с неба упало... Наверное, то, что не испытывал каких-то жутких мук творчества, если можно так сказать. Меня без проблем приняли, без проблем я закончил Школу-студию МХАТ, поступил в театр Маяковского. Хотя не желал в него поступать. Помню, пришел в общежитие к своему товарищу, однофамильцу Жене Лазареву: “Меня в театр берут, — говорю. — Женька, что мне делать?” Мы же воспитывались как — хочешь посмотреть, как не надо, — иди в театр к Охлопкову. Воспитывались в традициях Художественного театра, системы Станиславского. А театр Маяковского, которым в те годы руководил Николай Павлович Охлопков, — это было для нас чем-то таким чуть ли не антитеатральным. Отсутствие занавеса — тогда это была новация, выход актеров из зрительного зала. Но я решил не испытывать тогда судьбу, дал согласие и очень рад, что так все случилось. То есть мне не надо было трагически заламывать руки: что же делать дальше. И в этом плане действительно была какая-то пруха, везуха, не знаю, как уж и назвать.

— Может, мамы с папой заслуга? Ну там рост, фактура... 

— Наверное. В свое время, когда поступал в театр, директор, подписывая договор, мне сказал: даже если из вас артист не получится, то такие — тут он добавил не очень лестное для меня определение — нам все равно нужны. Я удивился: а в чем дело? “Ну, — говорит, — у нас рослых парней мало, в “Гамлете” некому пики выносить”. И некоторое время я выносил пики, закрыв лицо забралом от смущения... Нет, конечно, все дело случая — стоит ли отрицать. Мой случай — то, что попал в “Иркутскую историю”, охлопковский спектакль. Там Марцевич, Ромашин, Шувалов, я, Немоляева — вся группа, которую он набрал в 59-м году. Спектакль прогремел, нас сразу узнали в Москве. Не было бы “Иркутской истории” — наверное, было бы что-то другое. А может, и ничего бы не было, черт его знает. Вы знаете, я фаталист в этом смысле...

— То есть предпочитаете плыть по течению? 

— Не совсем уж, наверное. Все-таки жить в театре — по течению не поплывешь, все время двигаться надо. Чуть-чуть приостановишь движение — и все: или потонешь, или к берегу тебя отнесет, башкой стукнет о корягу.

— Любое действие вызывает противодействие. А у вас все тихо, гладко, без особых потрясений. Ведь так? 

— Ну какие потрясения? Когда Гончаров бросил меня и энное количество лет вообще со мной не работал. Не скажу, что трагедия, но это была неприятная ситуация, грустная очень. Это и обиды, и оскорбления, и отсутствие занятости. Но ничего — взвесили на чаше весов дома, посовещались, решили: переживем. И пережили. И выиграли.


“Даже могу взять за грудки!” 


— Вы умеете конфликтовать с людьми? 

— Я очень долго жду. Но наступает момент... Я даже могу взять за грудки, как говорится, — это крайности, но я могу. Даже конфликт у нас был с одним художником театра — Арцибашев глаза вылупил, не ожидал от меня такого. Ну что вы хотите — актер, всплески эмоциональные. Мы ведь из такой вот ерунды, на которую другие и внимания не обратят, можем вывести целое событие, трагедию: боже, жизнь кончилась!

— У вашей супруги брал интервью, она говорила: Саше ничего нельзя сказать, скажешь: что-то случилось — и начинается: ой, караул, ты могла бы упасть, могла сломать ногу, у тебя вылетели бы глаза... 

— Да-да... (Смеется.)

— Как же такой впечатлительный человек мог работать с самим Гончаровым? 

— Ой, это очень тяжело было. Нет, бывает тяжело, когда что-то не получается — ну ничего, ты продолжаешь работать. Но когда ощущаешь на себе негативный поток неприязни, нелюбви какой-то и вытирания о тебя ног, как о половик, то теряется всякий смысл. Да, одного актера надо стукнуть палкой по башке, чтобы он пришел в себя. Но большинство ведь надо похвалить, погладить. Это же природа актерская: его похвалили — о! — ему хочется еще лучше сделать. А если постоянно бьют по голове...

— Гончаров часто на вас орал? 

— Ну орал — это ладно, мы все привыкли потом — как к звуку радио, знаете. А вот когда такое уничижение... “Да бросьте вы! — Лазарев изображает знаменитого худрука Маяковки. — Кто вам сказал, что вы можете?!”

— Так ведь и сникнуть недолго. 

— Конечно. Многие и сникли. Андрей Александрович Гончаров обладал свойством чисто биологическим, что ли, физиологическим — он был вампир в каком-то смысле, он как бы высасывал тебя до капли, он питался твоей энергией... Хотя, конечно, гениальный был человек. Потому и наступали на горло собственной песне, сами себя душили. Кто не хотел мириться, тот уходил — целый театр можно составить из тех, кто ушел...
На столе в гримерке задребезжал телефон. Лазарев вежливо извиняется, снимает трубку: “Да, милая... Не сдала? Ах ты, господи! А что?.. И когда пересдача? Ну ладно, ну ничего, не огорчайся. Ладно, милая, все, целую тебя. Позвони бабушке...”

— Внучка звонила? 

— Полина, да. Ну зарубежку не сдала! А как читать-то, когда?!

— Где учится? 

— В ГИТИСе, на втором курсе. Она в девять уходит и в одиннадцать приходит. А там фолианты, списки!..

— Так что, после зачета вам первым делом звонит? 

— Да, я просил. Говорю: “Полин, ты позвони обязательно...” Но о чем мы говорили? Так вот: понимая, что режиссер гениальный и другого такого не будет...


“Светка горячится на пять минут дольше” 


— Можно было огромный комплекс заработать, почувствовать себя куклой беспомощной в руках этого карабаса-барабаса... 

— И зарабатывали: и комплексы, и страхи. И ощущения, что ты ничего не можешь, что вообще бездарь полный. Вот и думали, и взвешивали: что лучше-то? Грубо говоря — с таким вот карабасом или с мягким, интеллигентным, но... А у нас ведь десятилетие было, когда что ни спектакль, то событие. Это же просто удивительно: и “Ламанча”, и “Трамвай”, и “Бег”, и “Леди Макбет Мценского уезда”, и “Театр времен Нерона и Сенеки”...

— И вы терпели? 

— А что оставалось делать? А потом, поймите, мы вдвоем все же в театре, у нас семья. Еще хорошо, что сын не в Маяковке, а в другом театре работает.

— Почему же хорошо? 

— Конечно, хорошо. Потому что это была бы такая завязка! Нас бы так завязали!..

— Вы-то боитесь завязок? Один театр на всю жизнь, одна жена... 

— Ну не знаю, у меня не было необходимости уходить из этого театра... Нет, был один момент у нас со Светланой, когда могли уйти и хотели уйти. Не по творческим соображениям — просто были так обижены тем же Гончаровым, так оскорблены, что “да пошло все к черту” хотелось сказать. Но — тоже стерпели. И пережили, я повторяю. И что Светланы касается — ну сказал нам кто-то сверху: так будете жить. Так и живем...

— Кто-то пошутил, помню: “Что, Лазарев до сих пор женат на Немоляевой? Какой же он нелюбопытный!” 

— Да, было, было такое. (Смеется.) Это я с балериной одной ехал в лифте, она спросила. Да, говорю. “Ой, какой, Санька, ты нелюбопытный!” Шутка, конечно... И опять же скажу: не было необходимости у меня, так сказать, выйти на сторону. И зачем? У меня даже ощущение какое-то, что если что-то позволю себе, то оскорблю и ее, и себя. Поэтому гоню эти мысли. Видимо, счастливо сошлись такие два характера... Хотя у нас характеры довольно разные, и часто мы живем как кошка с собакой — искры летят...

— Ой, не наговаривайте — такая благообразная пара. 

— Да я вас умоляю! Ну и что? Не при людях же будем ругаться.

— А из-за чего вы можете поругаться? 

— Ну, например, я спрашиваю, где лежит мое белье. “Ты что, до сих пор не знаешь, где твое белье?!” И пошло-поехало! Или: “Света, где у нас тарелки?” Так просто спросил. “Опять тарелки! Сам, что ли, не знаешь?!” Ну мелочь такая. Если даже не сердечно, а умозрительно взвешиваешь: ну хорошо, сейчас мы как кошка с собакой разругаемся, искры полетят, разбежимся. Ну и что — из-за этой вот хреновины сейчас разойдемся и друг друга потеряем? Вот из-за этой хренотени, ерунды?! Да тьфу! “Свет, прости...” Пять минут, и все.

— Вы обычно первым поднимаете белый флаг? 

— Ну да. Светка просто горячится на пять минут дольше... И потом так счастливо у нас сложилась жизнь. В том смысле, что не было ситуации, которая порой складывается в актерских семьях. Ну, например, муж вырвался сильно вперед, у него премьеры, съемки. А жена вообще где-то там на выходах в массовке. Или наоборот: жена — прима, а муж играет “кушать подано”. Из-за этого у нас люди расходятся, тому примеров масса, не буду называть. А мы шли ноздря в ноздрю.
Ну чуть-чуть, может, кто-то вырывался вперед, потом другой нагонял. Я получаю звание заслуженного — через год Светка. Мне дают народного — через три года ей. Что еще сказать хочу: видимо, в этом смысле у нас похожие характеры — мы бесконечно страдаем из-за неудач друг друга и радуемся, если что-то у кого-то из нас получается. Уж не знаю, боженька подарил нам это ощущение... Сейчас, простите...
Лазарев снова отвлекается на звонок мобильного: “Да, милая, да? Сейчас закончу, милая. А у меня ключей нет, я не взял. Ну и иди, я зайду в кафе еще, еды там куплю. В крайнем случае я тебе по мобильнику позвоню. Ну все... Але! Тебе Поля звонила? Ну она не сдала... Говорит, что в январе. Ну год невезучий — прямо кошмар. Ладно, все, милая, пока...”

— Высокие отношения. Почему же едва ли не все актеры продолжают повторять: не дай бог, упаси боже, жениться на актрисе — семьи не будет. Кто, например, у вас элементарно борщ варил? 

— Светлана все время этим занимается, у нас нянек не было. Обедаем мы не в ресторанах, в магазины ходим оба...

— А за сыном кто смотрел в свое время? 

— Ой, вот это было тяжелое время. Ну что — вынуждены были отправлять его в лагеря летние: в Евпаторию, в Анапу.
Трагические были сцены расставания — он был семейный очень, уезжать не хотел. В общем, трудно пришлось — мы со Светой как тростинки две были: худые, серые. Очень же были заняты, еще в два раза больше, чем сейчас, играли по двадцать с лишним спектаклей в месяц... Хотя и сейчас — представьте себе — в 70 лет я играю 12—13 спектаклей в месяц. Это ж перебор, понимаете?


“У них жалюзи, у нас занавесочки с рюшечками” 


— О такой востребованности 99% актеров мечтают только. А вы что же, еще и жалуетесь? 

— Жалуюсь. И прошу найти вторых исполнителей. Нет, ну правда, я спрашиваю у своих коллег по Москве, моих ровесников, у Женьки Стеблова, к примеру: сколько ты играешь? Он говорит: “Ну три-четыре. А ты?” — “13”. Он: “Врешь!” — “Ну пойди посмотри по репертуару...” Это много, очень много, это практически через день. Поэтому трудно поехать куда-то, надо отпрашиваться заранее. Конечно, никто не отказывает из руководства театра, но это хлопотно так: за два месяца надо оговаривать, а заранее иногда и не спланируешь. Особенно, скажем, с кинематографом — это вообще смешно! Они тебе назначают срок, ты приходишь в театр, отпрашиваешься, тебе дают окно. Через неделю тебе звонят, говорят: вы знаете, у нас перенесены съемки. Тьфу ты!..

— Стоп! Не вы ли совсем недавно обещали, что в кино больше сниматься не будете? 

— Нет, я не говорил, что не буду сниматься. Если хороший фильм, почему же нет? Другое дело, у меня нет комплексов по поводу отсутствия работы в кино. Сейчас даже боюсь ехать куда-то, в экспедицию — да провались она пропадом! У меня и здесь вот столько работы! Я всегда спрашиваю, когда какое-то предложение: “Сколько съемочных дней?” Говорят, скажем: “Десять”. — “Ой, нет, много, это я не могу”. Один, два — вот это гениально! Вот эпизод какой-то хороший — как раз то, что мне сейчас надо.

— Ладно, об актерских амбициях рассуждать не будем — главных ролей у вас и без того было предостаточно. Но деньги? В кино же сейчас очень хорошо платят. 

— А что деньги? У меня и здесь зарплата нормальная.

— Нормальная? Сейчас все так относительно... 

— Нормальная, поверьте на слово, я доволен — спасибо, как говорится.

— А вот сын ваш снимается сейчас как заведенный. Кстати, когда давали имя ему, не думали, что путаница такая получится — теперь “Александр Лазарев” написать недостаточно, к вашему имени-фамилии приходится добавлять — “старший”? 

— Ну я же не знал тогда, что он будет актером. Вообще мы не хотели называть его Александром, у нас была мечта назвать сына Петром, заранее так решили: будет Петя, Петруша. Потом, когда он родился, врач сказал: ну, Саша, это же твоя маленькая копия! Помню его слова: “Ну ты и отпечатал!” Отпечатал так отпечатал, так и назвали. Но мы-то зовем его Шурик. Так что все нормально, считаю, никакой путаницы.

— А вы часто слышите от него такие слова: “Папа, да ты ничего не понимаешь”? 

— Бывает.

— Что вы не понимаете из того, что понимает ваш сын? 

— Ну в дизайне, например, в одежде. Мы уже, так сказать, вчерашний день (смеется), поэтому все, что носим... Они с невесткой приходят: “Так, Сергеич, в этом вы не пойдете, снимайте”. Я говорю: “Алин, погоди, мне удобно...” — “Нет, надевайте вот это”. Ну, ребята... А Светлана, например, очень любит и, как мне кажется, понимает что-то в украшательстве, в дизайне. Что совершенно не совпадает с их представлениями. У нас старинная мебель, у них — хай-тек. У них жалюзи эти, у нас занавесочки с рюшечками. Раньше мы возмущались: ну что это, ничего не понимают, это же однодневка! А сейчас — да ради бога, ребята, ну нравится вам эта офисная мебель — да и пожалуйста...

— Вставили все-таки едкое словцо. Ну а со всеми ли качествами супруги вам удалось смириться? 

— Ну конечно. Света очень умна, ее даже одно время Сократом у нас в театре звали. Она человек дипломатичный очень. Это я могу рубить сплеча. Она все время возмущается: ну что ты, спросил бы меня!..

— В общем, идеальная пара... 

— Вот этого не надо, ну зачем? Мы уже немолодые люди, ну что это такое, какая там идеальная пара? Живем и живем. Нормальная актерская семья.

— И все-таки раньше делили пальму первенства с Жариковым—Гвоздиковой... 

— Да, а как оказалось, там большие проблемы были...

— Получается, у вас сейчас единоличное первое место… 

— Ой, ну я не могу! (Смеется.)

— ...Или о вас мы тоже чего-то не знаем? Скажите, случались ситуации, когда ну просто на ниточке от развода были? 

— Нет, наверное. Бывали в жизни у нас скандалы. Когда серьезно обижались друг на друга. Но так, чтобы разбежаться — нет, никогда. Причем говорить друг другу можем что угодно: “Тебе не нравится? Ну и иди!” Я начинаю: “Свет, ну хватит, ну что ты несешь?” Или наоборот — я что-то такое брякну... Да нет, нам уж не до того, было бы здоровье, самое главное. А то год выдался: то одно привяжется, то другое. То сердце болело, прошло — камни пошли из почки, в больницу попал даже, лежал неделю. Только залечил — еще что-то. У Светы тоже — то давление, то бронхит. Чертовщина какая-то! Или сглазил кто... В общем, так мы и живем, проживаем нашу жизнь: дом, театр — все своим чередом. Но уже, конечно, прямо скажу: уже дом — не театр — становится самым главным. Внуки, дети, семья.
Вероятно, это естественно, это нормально. Потому что наигрались — во! Теперь самое главное, чтобы у внучки было все хорошо, у Шурки. Про себя уже как-то и не думаем. Да ладно, а что еще надо? Да ничего не надо...

— Да бросьте — в 70 лет ничего уже не надо? 

— Нет, почему — много чего надо: думать, помогать... Мы как-то иногда со Светланой разговариваем: ну что, кто-то из нас уйдет первый. Я говорю: Света, если что-то с кем-то из нас случится — а случится, естественно, когда-то, — то каждый из нас должен понимать, что у него есть точки приложения сил. Поэтому никаких депрессий... Мать у нее, когда отец умер, год только прожила, потом с ума сошла и умерла тоже. Я говорю: вот чтобы этого не было! У нас есть внуки, у нас есть сын. У нас есть куда энергию свою приложить. Если она останется. Есть, есть...


Дмитрий Мельман